«Робот-зазнайка» и другие фантастические истории - Генри Каттнер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ее голос стал задумчив. Музыка, игравшая позади нее, вырастала в оглушительное крещендо – далеко внизу на болоте кто-то из поединщиков торжествовал победу.
– Может, ты действительно тот, кем кажешься, – проговорила Кедре Уолтон. – У тебя отличный ум. Как жаль, что пользоваться им тебе суждено недолго. Как жаль, что ты простолюдин… Будь иначе, я вышла бы за тебя замуж… на время.
– Каково это – чувствовать себя богом? – мрачно спросил Сэм.
– Прости за высокомерный тон. Ты заслуживаешь лучшей участи… Каково нам, спрашиваешь? Ну, мы ведь практически бессмертные. С этим ничего нельзя сделать. Это хорошо… но и жутко. Это ответственность. Ты же знаешь, мы не только развлекаемся. Первые сто лет я училась, путешествовала, знакомилась с людьми и миром. Потом сто лет увлекалась интригами. Например, наловчилась дергать за ниточки, чтобы склонять на мою сторону Совет. Что-то вроде ментального джиу-джитсу – хватаешь человека за самолюбие, тянешь в нужную тебе сторону. Может, ты и сам хорошо знаешь эти приемчики, но все-таки не сможешь овладеть ими так, как я. Жаль. Что-то в тебе есть… Я… Ну, не важно.
– Не говори о браке. Я не женюсь на тебе.
– Женился бы, если бы я согласилась. А ведь я могу попробовать, хоть ты и простолюдин. Да, могу…
Сэм перегнулся через ее колени и нажал выключатель. Послышался щелчок, и в маленькой комнате с мягкой мебелью вспыхнул свет. Кедре заморгала прекрасными нестареющими глазами и засмеялась то ли протестующе, то ли изумленно:
– Сэм! Я ослепла. Не нужно.
Она потянулась, чтобы выключить свет. Сэм схватил ее за руку и сдавил пальцы с тяжелыми золотыми перстнями:
– Нет! Слушай меня. Сейчас я уйду и никогда не захочу увидеть тебя снова. Понятно? У тебя нет того, что мне нужно.
Он резко встал.
Кедре взвилась на ноги, и было нечто грациозно-змеиное в этом движении; многочисленные блестки на платье сверкнули, как чешуя.
– Подожди! Да подожди же! Забудь все это, Сэм. Я хочу тебе кое-что показать. Сэм, давай мы вместе отправимся на Небо. У меня есть заказ – как раз для тебя.
Он холодно смотрел на нее. Под грубыми кустистыми бровями, между рыжими ресницами его глаза казались стальными полосками. Он назвал сумму, за которую согласен выслушать, и Кедре сказала, что заплатит. Едва различимая египетская улыбка задержалась на ее лице.
Он вышел вслед за женщиной из комнаты.
Небо оказалось данью памяти полузабытой родины человечества. Это была Земля, вернее, ее неточное романтическое подобие: гигантская полусфера, покрытая, как сотами, кабинками, нависавшими над гигантским залом. Кабинка могла дать иллюзию полной изоляции либо, благодаря перенаправлению просвечивающих лучей, иллюзию пребывания в огромной толпе. А еще можно было в соответствии с изначальным замыслом архитектора наслаждаться земным окружением.
Пальмы и сосны якобы росли по ночам из суррогатной почвы, виноградные лозы, розовые кусты и цветущие плодовые деревья теснились друг к другу. Но никого не смущало, что они ненастоящие; заметить разницу смог бы только ученый. Времена года давно стали экзотической частью истории.
Это было дивное, пленительное зрелище. Ритмично чередовались равноденствия, земная поверхность меняла цвета от зеленого и коричневого к блистающему синевато-белому, а потом пробивались бледно-зеленые лезвия травы, лопались почки… И все это было таким естественным, нисколько не похожим на контролируемую гидропонную растительность.
Кедре Уолтон и Сэм Рид вошли в Небо. Из прохода открылся вид на огромную полусферу, усеянную блестящими ячейками. Словно клочки яркого сновидения, они перемещались плавно и рывками вверх и вниз в хитросплетении световых потоков. В самом низу, очень далеко, виднелся бар – змееобразная черная лента. Выстроившиеся у стойки мужчины и женщины сделали ее похожей на многоножку.
Кедре заговорила в микрофон. Одна из кружащих кабинок покинула свою орбиту и мягко опустилась перед вновь прибывшими. Те вошли, и покачивающийся под ногами пол подсказал Сэму, что они с Кедре плывут в воздухе.
У низкого столика на подушках сидели двое. Сэм сразу узнал мужчину: Захария Харкер, глава самой большой семьи бессмертных.
Он был высок и хорошо сложен, с длинными конечностями и красивым лицом, носившим на себе диковинную коллекцию отпечатков – нет, не возраста, а опыта, зрелости, – и эти отпечатки контрастировали со свежестью юности, с отсутствием морщин. Свежесть исходила изнутри, и это ей он был обязан непоколебимой уверенностью, безупречным обаянием и спокойной мудростью.
А женщина…
– Сари, дорогая, – заговорила Кедре, – я привела гостя. Сари – моя внучка. Захария, это… Не знаю фамилии, он мне не сказал.
У Сари Уолтон было нежное надменное лицо – очевидно, семейная черта; длинные волосы невероятного зеленовато-золотистого цвета в тщательно организованном беспорядке падали на обнаженные плечи. Платье было сшито из очень тонкого меха зверя, добытого на поверхности, с темными полосами, как тигриная шкура. Легкое и гибкое, словно шелковое, оно облегало тело от шеи до колен и широкими складками расширялось вокруг лодыжек.
Двое бессмертных подняли голову, в глазах мелькнуло удивление. Сэм понял, что оба подавили приступ негодования. Ему сразу стало не по себе: он так уродлив, так не похож на этих аристократов. И примитивен. Как ребенок злится на взрослых, Сэм злился на высшее знание, которым обладали эти люди с красивыми лицами.
– Садись, – указала на подушку Кедре, и Сэм неуклюже опустился, принял напиток и посмотрел на хозяев с неприязнью, которую и не пытался скрыть.
Да и зачем скрывать?
Кедре сказала:
– Я думала о вольном компаньоне, когда вела сюда этого человека. Ты… Как тебя зовут? Или я сама должна придумать тебе имя?
Сэм угрюмо назвался. Она удобно устроилась на подушках; золотые браслеты мягко блеснули, когда ее рука подняла бокал. Кедре выглядела абсолютно безмятежной, но Сэм улавливал легкое напряжение. Интересно, подумал он, улавливают ли другие?
– Пожалуй, нужно сразу сказать тебе, Сэм Рид, что вот уже двадцать лет я живу в созерцании.
Сэм знал, что она имеет в виду. Нечто вроде интеллектуального женского монашества, высокую религию разума. Послушница отрекается от мира, стремясь найти… то, для чего и слова-то нет? Нирвану? Нет… Стазис? Может, мир? Равновесие?
Он знал о бессмертных немало – вероятно, куда больше, чем, по их мнению, полагалось знать простолюдину. Он понимал – насколько может понимать короткоживущий, – как совершенна жизнь, которая будет продолжаться тысячу лет. Успеет сформироваться очень необычный характер – огромная и сложная мозаика из фрагментов такой же величины, что и те, которые составляют самую обычную жизнь. Ты можешь прожить
